Эдуард Кондратов - Без права на покой [Рассказы о милиции]
— Господи! — воскликнула девушка. Да все без исключения. В троллейбусах, трамваях, на крытом рынке. А больше всех, наверное, у нас в театре. Увидишь двоих разговаривающих, смело подходи и включайся. Золото, мол, золотом, а какие там были камни!
Ребята переглянулись.
— Послушайте, Оля, — неуверенно проговорил Саша. — Ужель и вы такой ерунде поверили?
— А как же? — удивилась девушка. — Во-первых, интереснее поверить. Во-вторых, ваш смущенный вид говорит сам за себя. И в-третьих, — насмешливо глядя на своих собеседников, заключила Оля, — наша несостоявшаяся актриса, а ныне стюардесса рейса девятнадцать- двенадцать видела этот чемоданчик собственными глазами...
Она торжествующе тряхнула головой.
— Ну и как? Хорошо мое «в-третьих»?
— Прилично, — согласился Саша. — В спорте это называется хорошо подготовленной атакой.
Оля вздохнула:
— Не говорите! Чего стоило только номер рейса зазубрить. Но я знала, что тружусь не напрасно! Так как же? Признаете себя виновными?
— Что вам сказать? — серьезно проговорил Геннадий. — Вы же знаете: действительность всегда скучнее легенды. Должны вас разочаровать: никакого миллионера нет и в помине.
— Ну-у, мальчики, — обиженно протянула девушка. — Это не серьезно. Лучше скажите — секрет. И я не буду спрашивать. Только знаете что: хороши секреты — всему свету, копия — базару.
— Базар, Оленька, ненадежный источник информации, — с важным видом сказал Саша. — Лучше послушайте Геннадия.
— Никакого миллионера нет, а есть самый банальный, заурядный спекулянт.
— И мошенник, — уточнил Саша.
— А золото? В чемоданчике? — требовательно спросила Оля.
— И золота тоже нет. Анодированные штучки, металлолом.
— Но сбывать-то собирался за золото, — словно успокаивая девушку, заметил Саша.
Оля недоверчиво глядела то на одного, то на другого и жалобно выговорила:
— Стало быть, пропала моя хорошо подготовленная атака.
— Нет, почему же, — галантно улыбнулся Фомин. — Просто противник не стоил ее. И потом... вы же узнали правду.
Девушка была откровенно разочарована:
— Ну-ну... Лучше бы и не знать. Вечно все оказывается... скукой.
...Ребятам пришлось проводить девушку до самого театра. У маленькой и узкой служебной дверцы, так не гармонировавшей с вызывающей роскошью залитого светом главного входа, Оля остановилась. Заметив, что друзья несколько шокированы неказистостью служебного входа, она усмехнулась:
— А между прочим, удивляться не стоит. В сущности, точное отражение восприятия искусства. Так дорогу в него, — она указала на парадный подъезд, — представляют любители искусства, а так — служители.
«Высокий гость»
...Не умаляя значения оперативно-розыскной деятельности органов милиции, все же следует отдать предпочтение работе профилактической. -
...В этом смысле значение документального фильма, задуманного режиссером А. С. Гнедых, трудно переоценить...
Из письма, приобщенного к материалам следствия управления политико-воспитательной работы МВД
Что и говорить, идея была неплохой. Снять на кинопленку весь процесс разоблачения преступника от самых первых допросов до вынесения приговора в суде — да, ценность подобного фильма не выразить ни в каких единицах. И, конечно, не ему, начальнику отдела ОБХСС, ставить палки в колеса киношникам, задумавшим снять фильм о милиции.
Но что-то все же не нравилось Хлебникову в этой идее, и режиссера, рассказывающего ему о замысле, он слушал насупленно, недоверчиво, словно тот затевал какую-то противозаконную махинацию. И странное дело — чем ярче повествовал Аркадий Семенович о своем будущем фильме, напирая на то, что это даже не кинонаблюдение, а киноисследование, новое слово в кинодокументалистике, что фильму почти обеспечен всесоюзный экран, а скорей всего, и международный, тем больше тускнел Хлебников. Тем туже стягивал к переносице густые и жесткие, уже заметно тронутые сединой брови.
Наконец, верный своей давней, выработанной привычке трезво анализировать каждое свое чувство и ощущение с позиций, как он выражался, критического реализма, подполковник задал себе вопрос: а чем, собственно, он недоволен? Он отлично знал, что весь отдел политико- воспитательной работы старается установить более тесные контакты с разными творческими союзами — писателей, кинематографистов, художников, отделением Всероссийского театрального общества, старается привлечь их внимание к работе милиции. Да и, честно говоря, сам он с интересом посмотрел бы такой занятный фильм, о котором столь восторженно рассказывает Аркадий Семенович. А вот поди-ка — явился к нему режиссер, сам, без приглашения, предлагает интересную и не совсем обычную идею, а он, Хлебников, колеблется. В чем дело, товарищ Хлебников?
Иван Николаевич не выдержал, усмехнулся. Как всегда, сработало старое, солдатское: стоило построже спросить себя, даже чуть-чуть прикрикнуть — сразу же нашелся и четкий ответ. Ему не нравился сам режиссер. Толстенький, коротенький, чрезвычайно уверенный в себе, он обладал быстрой, прямо-таки сверхскоростной манерой говорить. А главное — говорил слишком уж выспренно, демонстрируя полный набор расхожих формулировок о милиции, газетных шаблонов и громких фраз. И все это — со значительным видом, с полной убежденностью, что говорит на профессиональном языке.
Да еще эта амикошонская манера через две-три минуты знакомства переходить на «ты». Ужасно, ужасно не нравился он Хлебникову. И эти его «поединок умов», «преждевременное торжество преступника», «момент перелома, кульминация», «запоздалое раскаяние» резали ухо, как музыканту-профессионалу фальшивина ресторанного «лабуха». «Вот так небось и фильм снимет, — с неприязнью подумал Хлебников, — треску будет много, а толку — чуть». И тут же себя одернул — а почему обязательно так? Справедлив ли он к режиссеру, не судит ли по внешнему впечатлению? Допустим; Гнедых не относится к типу людей, вызывающих у Хлебникова симпатию. Ну и что? Разве это главное? И если интересы дела ставить в прямую зависимость от своих симпатий и антипатий, эдак можно зайти далеко. «Неужели старею? — с тревогой подумал он. — Начинаю все и вся оценивать применительно к себе? Нет, так не годится». Да и чем ему не угодил режиссер? Красно говорит? Но у них там, у киношников, свои законы. Где-то он прочитал или слышал, что если автор фильма не в состоянии красочно рассказать о своей будущей работе, он никогда не пробьет ее даже через худсовет. Отсюда и его велеречивость, это вполне понятно. Да, да, конечно, все так. И все же... есть что-то еще, какая-то заусеница, неверность, не дающая ему покоя. Что бы это?
А режиссер уже с минуту молчит, ждет, с удивлением глядя на постукивающего зажигалкой подполковника. Чтобы хоть что-то сказать, Иван Николаевич вяло произнес:
— Я все же не понимаю, чем вас заинтересовало именно это дело, Аркадий Семенович. Оно только начато...
— Именно этим, именно, — обрадовался режиссер. — Мы хотим идти от истоков. Я еще выскажу свое «фе» вашим ребятам. Не могли в самолете шепнуть мне на ушко, что сейчас произойдет... Мы бы прямо задержание сняли.
— Они не могли, — хмуро сказал подполковник. — Служебная тайна.
Режиссер поморщился:
— Ох ты, опять тайна! Ну до чего же вы любите в тайны играть, спасу нет! Да нынче об этом на всех углах кричат. Все равно на суде все будет оглашено.
— На суде — другое дело. А пока...
— Да поймите вы, потом будет поздно снимать. Это же документальный фильм. Не могу же я заставить преступника играть сцены допросов, да и вас тоже не могу. Вы же не актеры, вы не сыграете, фальшь поползет из каждого слова! А Чубаров просто откажется — и вся любовь.
— А вы полагаете, сейчас он...
Режиссер отчаянно замахал руками.
— Ни в коем случае!. Только скрытой камерой! Чтоб даже следователь не знал. Иначе он невольно потеряет естественность, зажмется — и прощай правда жизни!
— Чем же все-таки вас заинтересовал Чубаров? — уже настойчивее спросил подполковник.
![Сергей Бетев - Без права на поражение [сборник]](/uploads/posts/books/242828/242828.jpg)
